Нынче ей не терпелось обсудить с Любовь Николаевной результаты последнего проведенного ею спиритического сеанса, на которые она регулярно собирала соседей-помещиков и служащих из Торбеево. К чаю у Марии Карловны подавали только колотый липкий сахар и одни и те же жесткие маковые баранки, однако люди все равно сходились – и супруги Лиховцевы, и почтовый служащий, и алексеевский фельдшер, и даже (тайком от хозяйки усадьбы и приятеля-ветеринара) агроном из Синих Ключей. Духов Мария Карловна предпочитала интеллигентных – литераторов, художников или деятелей науки. Королей и императоров не беспокоила: «не по чину нам!» – как вдова военного, Мария Карловна четко понимала субординацию. Из военных регулярно беседовала только со своим покойным мужем-майором, а политиков и царедворцев и вовсе избегала – «духи они там или не духи, а соврут – недорого возьмут». Все попытки торбеевского священника отца Даниила разоблачить «бесовское гнездо» и прекратить мистические сборища ни к чему не приводили – в округе было слишком мало развлечений, а старая спиритка Мария Карловна, как и колдунья Липа, уже много лет считалась местной достопримечательностью. Любовь Николаевна сеансы Марии Карловны не посещала, хотя последняя и звала ее неоднократно. Не было интереса, да и профессор Юрий Данилович Рождественский запретил ей категорически, а Аркадий Арабажин подтвердил запрет: помня о безумном детстве, ни к чему, что может нарушить психическое равновесие (в том числе и к мистике), близко не подходить… Иногда Люша думала: а на что ей это психическое равновесие сдалось?
– Духи доподлинно сообщили – быть страшной войне! – встревожено сообщила Люше Мария Карловна и попутно кивнула Насте, наливающей ей в кофе густые, чуть розоватые сливки. – Лей, лей еще!.. Кровь, зарево, пожары… Война всех со всеми! Ужас! Ужас! И волки неспроста расплодились – воют каждую ночь и чуть не к окну подходят…
– Откуда ж возьмется война-то? – спросила Люша для поддержания разговора. Из японской войны она толком не помнила ничего, кроме нравящегося ей вальса «На сопках Манчжурии» и рассказа Арайи о том, как в дни Порт-Артура возмущенные подписчики возвращали в редакцию номер журнала «Весы», вышедший в стильной японской обложке. Дальнейшая ее жизнь проходила в мире…
– Да откуда всегда войны берутся! – пожала плечами Мария Карловна и положила золотистый кусочек масла на свежую булочку, добавив сверху ломтик густо-розовой ветчины. – От алчности людской, знамо дело.
– Кто сказал-то? – Люша лениво отправила в рот ложечку янтарного яблочного варенья и погрозила пальцем Ате, которая утащила кусок бисквита с тарелки Капитолины. Добрая Капочка кражу заметила, но покивала темнокудрой головкой, соглашаясь делиться.
– Надежные люди! Достойные всяческого доверия, – убежденно дополнила Мария Карловна. – Дух Достоевского и дух Некрасова.
– Ах, Мария Карловна, да нашли кого спрашивать! – воскликнула Люша. – Вспомните, они же и когда живы были, ничего никому хорошего не обещали и только сплошь писали обо всяких страданиях, по большей части, признаться, из пальца высосанных. Чего же им теперь-то?.. Раз дело серьезное, вы бы лучше сейчас кого повеселее переспросили – вот хоть дух Пушкина, что ли, или Ломоносова… Для верности…
– Ты так полагаешь? – задумалась Мария Карловна. – А знаешь, может быть, ты и права! Именно Пушкин и Ломоносов – светлые духи нашей истории… Пожалуй, я все подготовлю и… – пожилая помещица обильно сдобрила хреном со сметаной и лимоном кусочек вареной говядины и взялась за нож и вилку.
После обсуждения спиритических откровений Мария Карловна закономерно перешла к другой, не менее важной части беседы – окружным сплетням.
Люша, с трудом подавляя зевки, выслушала новость о том, что попадья Ирина опять беременна, и в конце концов это даже неприлично, не говоря что для здоровья вредно, в ее-то годы… и мог бы этот отец Даниил, который всех кругом жить учит, собственную-то похоть уже и поумерить, потому что сколько попят и поповен прихожанам еще кормить…
После досталось супругам Лиховцевым, которые внесли деньги в какое-то общество по разработке невесть чего, обещавшее невесть какую прибыль, и, конечно, остались на бобах – и поделом им, потому что уж такой он проныра и пролаза, без мыла влезет куда и не звали, а она вечно кичится не понять чем, и, даже гостевая у милейшего Ивана Карповича и кушая за его столом, каждый раз не забывает упомянуть, что Торбеево-то когда-то принадлежало Мурановым, и вот тут-то стоял такой-то буфет, а вот там рос боярышниковый куст, под которым они с сестрой детьми играли в горелки… А еще пишет книжки для детей, в которых, видите ли, учит их добру и почтению к старшим!.. Уж они с попом Даниилом научат!
– Ну-с, а у тебя-то что новенького? – исчерпав свои новости, приступила к хозяйке Мария Карловна.
– У меня? – Люша задумалась.
В общем, скормить помещице можно было все что угодно из происходящего в поместье, вплоть до самого интимного, так как все равно никакие секреты в округе не держались долее двух дней – ради жизненного интересу в усадьбах и деревнях сплетничали все, от сопливых крестьянских девчонок, до солидных бородатых мужиков. К тому же еще все и перевирали в два, а то в три оборота. Поэтому Люша просто выбирала новость покороче, чтобы обсуждение ее не затянулось дольше одной чашки чая.
Груня уже забрала Капочку, а близнецы, предварительно вежливо поблагодарив и попросив разрешения выйти из-за стола, убежали сами, и почти сразу Люша услышала визгливый голосок Ати под окном, где она сначала подгоняла своего неторопливого братца, а потом, отчаявшись, обозвала его «жирным свинюком» и крикнула, что будет ждать его в конюшне.
Люша провела в конюшне все свое детство, старую лошадь Голубку любила едва ль не более всех на свете и понимала без всяких слов, а из прочих – несмотря на малый рост и вес, могла сама заседлать и выездить любого коня, даже вздорного и коварного, тонко чувствовавшего человеческую слабину жеребца Эфира. Когда близнецам исполнилось пять лет, Люша, имея в виду когда-тошнее собственное удовольствие, купила каждому из детей по маленькой лошадке-пони. Тут-то и выяснилось, что Атя боится лошадей категорически и окончательно и они, разумеется, ведут себя соответственно ее ожиданиям – норовят ее куснуть или лягнуть. Преодолеть этот Атин страх не сумели, как ни пытались – ни лаской, ни таской, ни посулами и уговорами. Люша хотела с досады пони продать, но Груня уговорила ее этого не делать и нынче уже с полгода катала на ней по двору смеющуюся от радости Капочку. Капочка доставшуюся ей по случаю пятнистую лошадку не боялась совершенно, с удовольствием кормила ее сахаром и морквой, подставляла мордашку под бархатные лошадиные губы и путалась ручками в длинной шелковистой гриве. Ботя тоже не сразу, но вполне успешно договорился со своим черным как ночь пони, обладавшим, кстати, довольно злобным и сварливым характером. Кроме своего хозяина и старого конюха Фрола маленький жеребчик не признавал над собой никого, как собака кусался длинными желтыми зубами, и даже свирепое фырканье его часто напоминало собачий рык.
Атя же всегда, еще с хитровских времен, любила собак и кошек. Повседневный уход за Феличитой и Трезоркой Люша давно возложила на нее (горничные Настя и Феклуша животных в доме активно не любили), и девочка своими обязанностями отнюдь не манкировала – кормила, поила, выпускала гулять, расчесывала длинную Феличитину шерсть, если со старичком Трезоркой случалась оплошность, вытирала лужи раньше, чем Настя явится его ругать (Атя утверждала, что Трезорка очень переживает, если не успевает спуститься по лестнице во двор, и расстраивается вдвойне, если его ругают). Всех забавляла Атина непоследовательность – жалея и охраняя Трезорку, страдающего старческим недержанием, девочка весьма жестоко высмеивала собственного братца, который до сих пор иногда по ночам писался в постель. Однажды Люша даже отвесила затрещину собственной дочери, когда утром застала ее в комнате близнецов по лягушачьи прыгающей по полу и издающей пронзительные крики: «Зассыха! Зассыха!». Ботя, насупясь, сворачивал в ком мокрое вонючее белье, а Атя с тонкой улыбкой на остреньком лице мечтательно смотрела в окно на озерные дали. Не было никаких сомнений в том, кто мог научить Капочку новому интересному слову…