Апрель просто давился от смеха, а Камарич живо представил себе, что сегодня вечером будет рассказано Маю вместо содержания философской дискуссии.

Раиса Прокопьевна между тем перестала хихикать и промокнула платочком глаза:

– Помер мой голубчик-муженек. Перетрудился. Я ему все говорила: отдохни да отдохни, а он мне: на том свете, Раиса, отдохнем. Вот и отдыхает теперь, – она перекрестилась и сложила губки бантиком.

– Соболезную, – пробормотал Камарич, а Апрель взял себя в руки и состроил скорбную по случаю гримасу.

Поговорили еще – на удивление легко, словно вчера расстались.

Потом Апрель убежал утешать болящего Мая, а Раиса взяла с Луки слово, что он придет к ней обедать.

– Бомбочку-то станете забирать? – подмигнула купчиха на прощание. – Я тогда заранее в подпол за ней слазаю, или девку пошлю…

– Упаси вас господь! Не вздумайте! Не дай Бог… – с неподдельным ужасом воскликнул Лука, ощутив внезапно, что его и впрямь нешуточно беспокоит здоровье и благополучие молодой купчихи, о самом существовании которой он еще утром и не помнил вовсе.

«Деньги, – думал Лука, споро шагая по темным улицам. – Много денег в руках молодой, привлекательной, но не очень умной женщины. Акции. Печать. Новые номера «Трудового вестника». В этом все дело. Исключительно в этом»

Расследование было проведено немедля, с итальянской пристрастностью и дотошностью, но – вот чудо из чудес! – решительно ничего не дало. Камиша спала безмятежно под шуршание воды в водостоках, потребовав отворить и не закрывать окна в дождящую улицу, напоенная Степанидой горячим чаем и укрытая полдюжиной одеял.

Луиза и Марсель, допрошенные раздельно, согласно стояли на одном и том же: Камиша пришла смотреть щенков, а потом вдруг захотела кататься, а кучер делся куда-то, и тогда они решили сами ей потрафить, и поехали, но заплутали на улицах в Первой Пятницкой части, а потом не могли развернуться, а потом лопнул ремень на оглобле и какой-то мужик – с бородой, в синем армяке – помогал им чиниться, а у них не было денег, чтобы ему дать, и Камиша дала ему свое колечко, а он сначала отказывался, а потом долго благодарил и сказал, что подарит его дочке на свадьбу, а дочку его зовут Агафья и у нее с детства левая нога короче, за зато золотой характер, и потому ее сразу двое сватали… И еще целый ворох красочных подробностей, в которых Лев Петрович, Мария Габриэловна, родители Камиши и Анна Львовна просто утопали… Все понимали, что дети врут, но никто не мог их уличить. Кучер – быстро отысканный в углу каретного сарая под попоной и сеном, нес и вовсе какую-то ерунду, шатался, плакал пьяными слезами и просил его покарать по всей строгости человеческого и божеского закона. Ему вылили на голову ведро воды и оставили приходить в себя.

Так ничего тогда и не узнали.

Но дальше происходило странное – Камилла Гвиечелли, кончины которой врачи и родные ждали со дня на день, вдруг начала как будто бы поправляться. Все в ней было по-прежнему чахоточное – и прозрачный румянец, и особая легкость в теле, и вечерняя лихорадка, но, но, но… Появился аппетит, и больная стала просить и съедать без остатка мясное, рыбное (врач велел наплевать на посты и даже набожный Лев Петрович это принял без ропота, с удивлением на Божье чудо, явно ниспосланное «ангелу-Камишеньке»), кашу с молочком, булочки с маслицем и помадкой. В результате – заметно отступила безжизненная худоба, больная стала вставать, садиться к роялю, проситься на воздух, в сад, на реку, на пруды, рисовать, сидя у открытого окна… Всех удивляло, что с наступлением лета Камиша, трогательно любившая Синие Ключи и их хозяйку, несмотря на улучшение своего состояния ни разу не попросилась туда поехать (считалось, что она не знает об исчезновении Любовь Николаевны) и ни разу не упомянула имени Любочки в разговоре. На семейном совещании решили, что именно с непостижимой Люшей Камиша и встречалась в тот дождливый весенний день, а Луиза и Марсель посредничали при встрече и, гордые положением доверенных лиц, сохранили тайну подруг. Эта версия всем нравилась. И Любочка жива и относительно благополучна (если бы это было не так, Камиша, несомненно, прибегла к помощи семьи), и Камилле встреча с любимой подругой, всегда заряжавшей (надо это признать!) ее жизненной энергией, откровенно пошла на пользу. Подтверждал эту версию и тот факт, что без всяких объяснений появился в доме белый полотняный мешочек с сушеными травами «от колдуньи Липы», которые Камиша велела Степаниде заваривать и давать ей пить три раза в день.

Именно Степанида все это «благорастворение воздусей» и испортила.

– Барыня, мне с вами непременно поговорить надо, – сурово, комкая углы платка, приступила она к Марии Габриэловне. – Не побрезгуйте ко мне в каморку пройти, а то разговор секретный, как бы кто из детишек не проведал…

Мария Габриэловна удивилась, но просьбу прислуги, отложив дела, исполнила сразу же.

В каморке у Степаниды перекрестилась на щедро украшенный бумажными цветами «красный угол» с иконами (Мария Габриэловна была католичка, но, как и ее муж, исправно крестилась на все церкви без разбора конфессий), аккуратно присела на большой, застеленный лоскутным покрывалом сундук.

– Степанида, что случилось?

– Беда, барыня. Не знаю, как вам и сказать…

– Ну ты уж скажи как-нибудь, коли позвала, – с нетерпением и ноткой раздражения потребовала Мария Габриэловна. Секретничанье в каморке прислуги казалось ей слегка не комильфо.

– Камилла Аркадьевна ребенка ждет.

– Что-о-о?!! – Мария Габриэловна резко вскочила, задев прической бумажную оплетку икон. – Ты с ума сошла?! Этого не может быть!

– Не может, однако есть, – Степанида уныло пожала покатыми плечами. – Все признаки туточки…

– А…а…а…? А ты говорила с Камишей?

– Я-то сама долго сомневалась, вот как вы, барыня, – не может же такого быть! А потом не сдержалась и напрямики Камиллу Аркадьевну спросила – это мне мерещится, или что? А она сначала глаза-то вытаращила, а потом засмеялась так, что… в общем, заплакала я и уйти хотела, а она с постели вскочила, меня догнала, обняла и целует, смеется, опять целует… Третий, должно быть, месяц…

Мария Габриэловна побледнела так, что глаза стали казаться темными дырами в простыне лица. Оборотившись к Степаниде, сказала хриплым, срывающимся шепотом:

– Надо теперь… врача… Ты… только никому… ты же понимаешь…

– Небось, не маленькая, понимаю, – проворчала Степанида. – Я-то никому, да только как же…

– Ты молчи, молчи, молчи… – Мария Габриэловна приложила палец к губам. – Мы все решим… обсудим и решим…

Врач семьи, осмотревший Камишу в тот же день, подтвердил наблюдения неграмотной служанки.

– Вполне вероятно, беременность. Третий месяц… Вы знаете, откуда взялся этот ребенок?

– Не имеем ни малейшего представления! – твердо ответила Мария Габриэловна. – Но нам важно знать: в ее положении…

– Однако… В ее положении скорее всего, в ближайшее время случится выкидыш и Камилла Аркадьевна может умереть от кровопотери. Если же беременность, вопреки всему, будет развиваться, то усилится туберкулезный процесс в легких и сдаст сердце.

– Но ей же явно лучше в последнее время! – с надеждой воскликнул Лев Петрович. – И на основе этого шанс доносить ребенка, родить и остаться в живых…

– Никаких шансов! – твердо сказал врач. – Вынашивание младенца – огромная нагрузка на организм. Она просто не доживет до его рождения.

– Так что же делать?!

– Вот это нам с вами и следует обсудить…

Пальцы у врача были как белые макаронины. И так же гнулись в разные стороны. Она знала его с детства, как же раньше не заметила? Он всегда велит закрывать окна, а когда она заболела, запрещал ей играть на рояле, потому что музыка – это лишняя нагрузка и усугубляет процесс…

– Камишенька, я хочу с вами серьезно поговорить. Ради вашего здоровья следует непременно выполнить одну процедуру… Даю вам слово, что вы ничего не почувствуете…