– Господи, ну до чего ты все-таки кровожадна!

– А что ж – все спускать, что ли?! – воинственно вскинулась Люша.

– Женщина не должна никого резать, – Этери назидательно подняла палец с длинным, ярко окрашенным ногтем. – Есть всякие другие способы. И вообще – месть должна быть холодной. Этому меня одна женщина научила, я тебе после о ней расскажу…

Люша очень внимательно посмотрела на Этери и ничего больше не спросила. Несмотря на разницу в возрасте, они уже неплохо чувствовали друг друга. Может быть, этому способствовало то, что каждая из них видела танец другой. Сейчас обе понимали, что обмен репликами о способах мести был отнюдь не теоретическим, и опирался прямо на жизненный опыт обеих женщин.

– И вот тогда вы и стали танцовщицей?

– Нет. Тогда я вскоре вышла замуж за другого помещика.

– Дались вам эти помещики!

– Действительно! – несмотря на вовсе несмешное содержание рассказа, Этери уже откровенно ухмылялась. – Впрочем, прожила я с ним недолго. Мне было семнадцать лет, а ему – сорок шесть.

– С ума сойти! Хотя я еще по Хитровке помню и потом по себе знаю: чего только не сделаешь ради куска хлеба с маслицем…

– Именно! Но довольно скоро этот кусок хлеба встал мне поперек горла. И маслице не помогло…

– И вот тут вы…

– Ты вообще дашь мне хоть что-нибудь самой рассказать?!

– Сейчас я рассмеюсь… – честно предупредила Люша.

Этери не выдержала и рассмеялась первой.

– И вот тут я, как и моя мать, уехала в город, – все еще смеясь, продолжила она. – Но твердо знала, что пойду другим путем. Карьера прачки или судомойки меня не прельщала. Есть другие возможности, – убеждала я себя, и в конце концов добралась до Петербурга. Там мне, можно сказать, повезло. Представь: я почти сразу попала в одно заведение…

– Да уж представляю себе… – Люша скорчила рожицу.

– Ничего ты себе не представляешь! – отрезала Этери. – Да, по сути это, конечно, был бордель. Но содержала его настоящая бирманка, которая когда-то была храмовой танцовщицей.

– Да ну?! Настоящая? – недоверчиво переспросила Люша. – А почем вы знаете, что она-то вам не врала?

– Нет, Саджун действительно когда-то давно приехала из Бирмы, имела соответствующую наружность, знала языки и даже иногда сообщалась с какими-то таинственными восточными людьми. Кроме танцев, она умела гадать и, в отличие от наших попов, считала, что человеческое тело дано душе как награда и заслуга в цепи перерождений, и относиться к нему нужно соответственно. Не буду тебе врать: я и нынче не очень разбираюсь в их бирманской религии, но уверена в одном – и петербургская знать, и московские купцы разбираются в ней значительно меньше меня.

– А как вы стали Этери?

– В салоне Саджун в основном все были брюнетки, и все носили выдуманные, псевдовосточные имена. Красивая грузинка Нино почти в первый день сказала мне, как звучит мое имя по-грузински. Мне понравилось, и Саджун тоже одобрила…

– А что стало с Саджун теперь? Она жива?

– Я слышала, что она умерла от воспаления легких. (история жизни Саджун подробно рассказывается в романе «Глаз Бури» – прим. авт.) Но я еще прежде покинула ее салон и стала выступать сама. Мне нравилось танцевать…

– Замечательно, что вы решились…

– Это случилось не просто так. Сначала я увидела выступление яванки, парижской танцовщицы по имени Мата Хари. Она приезжала в Россию, и все говорили, что в Париже все высшее общество, равно и мужчины и женщины, просто околдовано ее искусством. Я изловчилась и попала-таки на одно из пяти выступлений Мата Хари в Петербурге. На мой взгляд, по сравнению с Саджун она вообще не умела танцевать, и только и умела, что раздеваться догола. Впрочем, на ней всегда оставался бюстгальтер. После я слышала, что ее муж-голландец в припадке ревности откусил ей один сосок, но тогда мне показалось, что у нее просто была маленькая грудь и она подкладывала в чашечки ватные подушечки… Сначала я была разочарована, а потом подумала: ведь и я тоже могу не хуже! Вот мой шанс. Чтобы меня никто больше не связывал с салоном Саджун, я уехала в Москву…

– А Саджун отпустила вас добром?

– Да, она никого не держала насильно. Когда узнала, что я собираюсь уезжать поближе к родным местам, дала мне много ценных советов, и даже подарила кое-что из своих восточных нарядов. Справедливости ради надо сказать, что мы с ней были почти одного роста, но сама она к тому времени раздалась в ширину и в них просто не влезала.

Этери замолчала. Люша спрыгнула с дивана и подняла руки над головой, изогнув кисти в стороны.

– Что ты собираешься делать? – удивилась хозяйка.

– Сейчас я станцую вашу жизнь, а вы меня поправите, где будет не так, – ответила девушка.

Следующие четверть часа Этери смеялась и плакала попеременно. К концу изнемогла и только неопределенно всхлипывала.

Люша закончила танцевать и опять с размаху бросилась на диван. Служанка Екатерины Алексеевны, которая от дверей зачарованно наблюдала танец девушки, не получив никаких указаний от хозяйки, поднесла Люше бокал с дорогим шампанским, которое до того пили Сережа с Рудольфом.

– Воды, пожалуйста, – попросила Люша и залпом выпила два стакана.

Кудри над ее лбом слиплись от пота.

– Откуда ты знаешь? – тихо спросила Этери. – Откуда ты знаешь про парк? Про качели? Про танцы Саджун, про ее тоску по Бирме?

– Пришло откуда-то, – просто отвечала Люша. – Оно всегда приходит. Но вам-то понравилось?

Этери долго молчала. Потом сплела пальцы и тихо сказала:

– Девочка, ты танцовщица от бога…

– О-ля-ля! – радостно пропела Люша. – Значит, вы меня берете к себе? Спасибо! Я только умоюсь и сейчас же вернусь! – пританцовывая, она направилась в туалетную комнату.

– Но что это за бог? – продолжила говорить Этери, оставшись в одиночестве. – Мне кажется, я не знаю его имени… Или все-таки знаю, но обманываю сама себя?

– Значит, Филя, слушай теперь меня. Дела обстоят таким образом. Ты здоровый в сущности мужик, хватит тебе уже в глуши сидеть. Пора и мир повидать. Чтобы не размениваться по мелочам, поедем мы с тобой, Филя, в столицу, в блистательный Санкт-Петербург. На поезде поедем. Ту-ту-у-у! –

Любовь Николаевна говорила с решительностью, которой вовсе не испытывала в реальности. Реакции ожидала самой разнообразной. Несчастный безумец мог полностью проигнорировать ее слова. Мог испугаться и спрятаться под лавку. Или, напротив, впасть в буйство. Люша постаралась предусмотреть все. На случай, если придется действовать грубой силой, она захватила в подмогу Мартыну ветеринара, неплохо ладившего с больной скотиной и даже вылечившего флегмону у племенного быка Эдварда, которого еще со времен достопамятного пожара панически боялась вся округа. В надежде на уговоры и подкуп братца Любовь Николаевна взяла с собой три кулька изюма и чернослива, один крупный ананас (Филипп называл ананасы шишками и почитал за высший деликатес) и огородницу Акулину, которая дружила с покойной Пелагеей и которую Филипп помнил с детства.

Теперь ветеринар, дожидаясь исхода Люшиных переговоров, играл во дворе с охотничьими собаками Мартына, увивавшимися вокруг него, а тучная Акулина, тяжело отдуваясь, сидела на чурбаке и с удовольствием прихлебывала из кружки поднесенный Таней клюквенный квас.

Реакция Филиппа оказалась одинаково неожиданной для всех приезжих.

– Я, Люба, знаю, что я теперь здоровый мужик, – важно сказал Филипп. – Ты мне ружье купишь?

– Не, Филя, ружье – это, пожалуй, надо еще погодить, – стараясь не врать попусту, ответила немало удивленная таким оборотом событий Люша. – Но что-нибудь другое обязательно тебе в Петербурге купим. Что ты сам выберешь. Там товаров много.

– А зачем мы с тобой в Петербург поедем? – вполне здраво и спокойно поинтересовался безумец. – Там меня моя Синеглазка ждет? Мы с ней теперь поженимся?

– Где сейчас твоя Синеглазка, я тебе доподлинно сказать не могу, – усмехнулась Люша, вспомнив, что когда-то Филипп принял за обещанную ему «голосами» невесту Юлию фон Райхерт.